Слова и звуки 122: Гонимый рока самовластьем

#pomespenyeach (Текст слегка сокращен из-за формата, полный см. в тг или фб.) Слегка запоздалое приношение к дню рождения. Про попытки что-то навесить на Пушкина я уже огрызался, повторюсь коротко и в главном: Пушкин законспектировал для своей культуры европейскую культуру предыдущих столетий — явно успешно, потому что на протяжении одного-двух-трех поколений явились и Гоголь, и Толстой, и Достоевский, и Чехов, без которых эта самая европейская культура немыслима. Что сам он при этом отошел в тень — понятно, обычная судьба референта. Но это относится только к тем, для кого русский язык не родной, потому что (“Вы пьяны?” — “Да, так совпало”) Пушкин — из тех очень немногих авторов, у которых есть прямая связь с чем-то запредельным, и которая выражается, конечно, в языке. “Я пишу, как корова ссыт”, говорил другой такой же поцелованный Создателем человек, к которому Пушкин не зря отнесся со вниманием, — Моцарт. Но для музыки нам не нужно знать австрийский диалект XVIII века, а для текста нужно; да и то, многие ли вообще читают стихи? Поэтому понятно, что люди будут продолжать спорить про Пушкина (имя-то известное), но совершенно мимо Пушкина. Хорошо, что ему и тем немногим носителям языка, на кого его тексты оказывают запланированное действие, на это наплевать. При этом как нарочно подборка начала 1830-х годов открывается одним из тех текстов, из-за которых летит больше всего ошметков. Если уж надевать пикейный жилет — то Пушкин не дожил до момента, когда его призыв (“Так высылайте ж к нам, витии, / Своих озлобленных сынов”) был услышан — в 1853–1856 годах. Мда, неловко получилось. *** “Нет, я не дорожу” — жутковатое автотерапевтическое стихотворение — при жизни, конечно, не публиковалось. Оно написано из ощущения “Ну вот, теперь тебе вот с этим придется иметь дело”, и в наши дни, конечно, вызвало бы много негодования вплоть до вызова полиции (ну, не в России). Иной раз и хочешь вроде задуматься — а может правда речь просто о темпераменте, все-таки “и делишь наконец” — но потом вспоминаешь “склоняяся [есть вариант “склонясь”!] на долгие моленья” и все-таки вздрагиваешь. *** В случае со стихотворением Катулла (Ctl. 27) Пушкин не последовал собственному совету “эпиграфы разбирать”: первая строчка оригинала — Minister vetuli puer Falerni, и без последнего слова, как у Пушкина, она оказывается слегка бессмысленной: “Виночерпий старого мальчик [Фалернского]”. Как практически со всеми бытовыми отсылками у Катулла, происходящее несколько туманно; кто, собственно, эта Постумия magistra? Это, кстати, не “по мотивам”, а вполне точный перевод, ну вот разве пропущено, что Постумия-то сама “пьянее пьяного винограда”. *** Если, кстати, нужно свидетельство, что Пушкин законспектировал некоторые будущие ходы развития русской литературы — вот вам пожалуйста “Гусар”, все, из чего выросли “Вечера на хуторе близ Диканьки”, включая украинские декорации. Оцените, как гениально изображен персонаж: обращаясь к собеседнику — “Ты, хлопец, может быть, не трус, / Да глуп, а мы видали виды” — он стопроцентно зеркалит, потому что он-то, безусловно, не трус, даже избыточно — но это именно потому, что он полный идиот. 1645. Александр Пушкин. Клеветникам России [1831] 1646. Александр Пушкин. Эхо [1831] 1647. Александр Пушкин. Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем [1831] 1648. Александр Пушкин. (Из Катулла) Пьяной горечью Фалерна [1832] 1649. Александр Пушкин. В тревоге пестрой и бесплодной [1832] 1650. Александр Пушкин. Красавица [1832] 1651. Александр Пушкин. В альбом (“Гонимый рока самовластьем”) [1832] 1652. Александр Пушкин. (Из Ксенофана Колофонского) Чистый лоснится пол; стеклянные чаши блистают [1833] 1653. Александр Пушкин. Гусар [1833]

There are no comments yet.

Please log in to write the first comment.